Чужие игрушки. Часть 2 - Сергей Максимович Ермаков

– А не могли бы вы мне посодействовать попасть на фронт?

А он мне:

– Ты же, Хромов, не захотел мне посодействовать разоблачить врага, значит и я тебе не буду. Странные вы люди, враги народа. Все у вас не как у людей. Ты знаешь Хромов, что все чертежи в архиве по вашему секретному изделию подписаны твоим капитаном? Твоей подписи на чертежах, кроме того чертежа, что нашли в экспериментальной мастерской больше нигде нет.

Я удивился:

– Как так? Я же сам чертежи в архив сдавал.

А, следователь мне:

– А, вот так. Мы сейчас занимаемся деятельностью твоего начальника. Хочешь пойти с ним паровозом? Могу устроить. Подпиши протокол, что ты чертежи чертил и готово дело.

А, потом посмотрел на меня так оценивающе и говорит:

– Только, что-то мне подсказывает, что ты еще здесь можешь понадобиться. Поэтому и выталкиваю тебя от сюда, от греха подальше. На следствии тебя твой начальничек утопит, как пить дать, и глазом не моргнет. Так что, топай друг любезный от сюда.

– Так может все-таки этот следователь разобрался в твоем деле Федор Петрович?

Хромов скептически усмехнулся:

– На жилу он напал, Витя. Нашел врагов народа, и ни где-нибудь, а в святая святых – в органах. А, на разработки наши ему плевать было с высокой колокольни.

– Думаешь?

– А, чего тут думать, Витя. Знаю я эту породу, насмотрелся.

Хромов сделал паузу и продолжил:

– Я ему, вам видней гражданин следователь.

А он мне:

– Вот именно. Сиди там тихо, и не рыпайся. Все, пошел вон.

Попал я в маленький городишко, недалеко от сюда. Хожу отмечаться в комендатуру. А жрать нечего. Это в шарашке и лагере баланду и пайку дают, хоть какую, но дают, а здесь, как знаешь, так и обходись. На работу меня никуда не берут с моими документами и с моей пятьдесят восьмой статьей. Пошел по домам, попытался у простых людей чем-нибудь подзаработать, хоть хлебом разжиться. Землю копать, дрова пилить, мне не привыкать было. Куда там, людям самим хлебушка еле хватает. Женщины на меня вообще волком смотрят, рожу, говорят, отожрал здесь в тылу, а наши мужики на фронте кровь проливают. А, что им скажешь, правы они. Поперся я в военкомат. Военком со мною поговорил, выяснил что я имею фронтовой опыт. Говорит, приходи днями, сделаю на тебя запрос. Посмотрим, что ты за птица, может, наврал все мне тут с три короба. Документики-то у тебя мил человек подозрительные. Ну я перед военкоматом на лавочке и стал ночевать. Пару раз патруль меня задерживал. Я уж надеялся заберут в камеру, может накормят. Э, нет, не обломилось. Не захотели патрули со мною связываться, с лавочки шугнут и дальше топают. День на четвертый, военком сжалился, дал хлебца напоил горячим чаем. А еще через несколько дней, снова позвал меня в кабинет. Смотрит он на меня жалостливо и говорит:

– Могу тебя на фронт направить только в штрафную роту.

Когда я его благодарить стал, он вообще опешил. Спрашивает меня:

– Ты хоть знаешь, что такое штрафная рота?

Говорю, знаю. Дайте только за Родину умереть, а не просто сдохнуть здесь под забором от голода.

Пазл 49. Светлые полосы хорошо видны на фоне темных

Федор Петрович, глядя в одну точку перед собой, продолжал рассказывать Звягинцеву:

– Смотрит он на меня жалостливо и говорит:

– Могу тебя на фронт направить только в штрафную роту.

Когда я его благодарить стал, он вообще опешил. Спрашивает меня:

– Ты хоть знаешь, что такое штрафная рота?

Говорю, знаю. Дайте только за Родину умереть, а не просто сдохнуть здесь под забором от голода.

Снова попал я число отверженных и проклятых. Помнишь как это с нами было?

Звягинцев печально посмотрел в пол:

– Помню Федор Петрович. Сахаром это точно не назовешь.

– Только тогда, Витя, хоть в ребята из других взводов, нас за своих считали. Ну окруженцы, подумаешь, эка невидаль. А, в этот раз, нас уже за людей в соседних подразделениях не считали. Были мы для них законченные гады. Да и между собой друг на друга косо смотрели. Но, и тут мне повезло. Нашел общий язык с нашим взводным. Уже в первом бою дал я ему дельный совет. Приказали нам взять высотку. Лежим мы с взводным в окопе, рассматриваем в бинокль место, где головы должны свои сложить. Смотрю в первой линии окопов немцев совсем мало, просто кот наплакал, и говорю ротному:

– Дай команду, чтобы наши не заскакивали в окопы, если немцы дружно ломанутся из окопов отступать, когда мы в атаку пойдем.

Взводный естественно удивился:

– Почему?

А, я ему:

– Потому что окопы в этом случае будут заминированы. Сам немцам такие штуки устраивал.

Ну и как в воду глядел. Кто из наших слабину дал и в окопы заскочил, там смерть и нашел. Рванули немцы заминированные окопы и не спеша так, пошли в контратаку. Думали, что подойдут и добьют оставшихся. А нам повезло, залегли мы после атаки за бруствер. Нас и не видно было. Бруствер то с нашей стороны окопов был. Заскочили мы в развороченные от взрывов окопы и затаились. Я взводному говорю, чтобы наши не открывали огонь пока немцы не подойдут к нам метров на пятьдесят. Подпустили мы немцев дали по ним три прицельных залпа, рванули в штыковую и на их плечах во вторую линию окопов ворвались. Потом много чего было. Дослужился снова до командира взвода а, потом и роты. Несколько раз был по мелочи ранен, но в медсанбат не попадал, на передовой от ран оправлялся. Так и оставался в своей штрафной роте. Пятьдесят восьмая статья это тебе не пятьдесят девятая. Но, уж когда распороло мне брюхо осколком от и до, и контузило, комиссовали в чистую. Спасибо в лагерь на дальнейшую отсидку не отправили. Вернулся я назад. Выдали мне паспорт с отметкой о гласном надзоре.

– Федор Петрович, все время хотел тебя спросить, как ты тогда у нас оказался с пятьдесят восьмой статьей. Ведь, на сколько я знаю, с таким приговором на фронт не отправляли.

Хромов усмехнулся:

– Так и меня должны были расстрелять. Лагерь, где я срок отбывал, оказался вблизи линии фронта. Как немцы стали подходить, начальство лагерное все смоталось в тыл, а конвойным дало команду пустить всех зеков в расход. Меня тогда, и еще человек десять повели к траншее на расстрел. Отошли мы от бараков метров на пятьсот, а тут и немцы пожаловали. Немецкий танк прямо в ворота лагеря въехал, а за ним пехота. Конвойные наши растерялись. Одно дело с зэками безоружными воевать, другое дело с немцами на танках. Смотрю стоят наши конвоиры бледные, глаза испуганные. Тут я им скомандовал:

– Ложись! Ползи к траншее, голову не поднимать.

Спрыгнули в траншею, прямо на трупы. Смотрим в лагере большой шухер. Через некоторое время смотрим уголовники ведут конвойных к траншее. У уголовников винтовки, а солдатики уже безоружные. Идут понурые, головы повесили. Я конвойным, которые с нами приказываю:

– Отомкнуть штыки, отдать штыки заключенным, приготовиться к стрельбе по моей команде.

Смотрю подчиняются мне не задумываясь. Короче, затащили мы конвойных, которых уголовники расстрелять хотели, к себе в траншею, а уголовников перестреляли. Винтовки собрали и мелкими перебежками рванули к лесу. Так я стал командиром энкавэдешного отряда. Смешно? То-то. С ним и вышел в скором времени к своим. Врать в особом отделе конвойные не стали, сказали, что я у них за командира был. Да и врать они особо не умели, все деревенские были, с тремя классами церковно-приходской школы. Что потом с теми, кто со мною вышел, стало, не знаю. Конвой энкаведешный думаю не пропал, дальше стали служить, где-нибудь в комендантском взводе. Разрешили мне тогда мои грехи искупить кровью. Через некоторое время дали мне звание младшего лейтенанта, а дальше сам знаешь. Давай выпьем за тех с кем в сорок первом воевать пришлось.

Звягинцев спросил:

– Случаем среди тех, кто пришел к нам тогда пацанов расстреливать, тех энкавэдэшников, которых ты из окружения вывел, не было?

Хромов усмехнулся:

– Нет, если они и попали в комендатский взвод, то не нашего полка.

Выпили, помолчали. Хромов продолжил рассказ:

Комиссовали значит меня в чистую, паспорт получил. Снова встал вопрос с работой. Как поймут, что у меня пятьдесят восьмая на лбу написана, никто рисковать не хочет, хотя руки рабочие нужны. Тут снова мне повезло. Помог инвалид без обеих ног, из бывших штрафников, тех, что кровью искупили. Я уже топиться пошел к реке, есть нечего, работы нет, фронт мне не светит. Окрикнул меня этот инвалид. Оглянулся я, а он на тележке, руками в землю уперся, сидит, смотрит на меня снизу вверх:

– Штрафник бывший?

– Штрафник.

Разговорились. Как он признал во мне штрафника, ума не приложу. Одет я был, как и все фронтовики, в солдатский ватник, сапоги, пилотку. Но вот, признал, потому и окликнул. Помог мне устроиться в инвалидную артель по изготовлению мебели. Мебель в артели делали простецкую, короче ту, которая пользовалась спросом у простых людей, так как цена была доступной. Жила артель в бараке. Ну, и для меня там место нашлось. Народ в артели был в основном холостой, кому нужны были безногие и однорукие. Правда иногда и они женились. Время от времени артель уходила в запой на пару дней. Иногда, делали в артели мебель и на заказ. На заказы в артели была очередь. На них можно было хорошо заработать. Часть заработка с заказов шла в общий котел, но все равно, денег хватало. Так мы с Александром Ивановичем Никитиным и встретились. Помнишь его? Он у нас политруком был.